6 сентября 2018

Инвестор «Клиники сердца» Сергей Шатило рассказал Vademecum о ситуации с проектом

Издательство Vademecum опубликовало интервью директора компании «Современные медицинские технологии», инициатора и инвестора строительства Международного медицинского центра «Клиника сердца» Сергей Шатило о рождении проекта и текущий ситуации с компанией.

Как основатель дистрибьютора медтехники «СМТ» решил организовать в Самаре кардиохирургическую клинику и что из этого вышло.

Когда в 2012 году владелец и гендиректор самарской компании «Современные медицинские технологии» («СМТ») Сергей Шатило придумал за свой счет построить в столице региона «Клинику сердца», о модной сегодня модели государственно-частного партнерства еще никто толком не знал. Однако потенциальные контрагенты – главврач дряхлеющего областного кардиодиспансера, на базе которого Шатило планировал построить современный медцентр стоимостью 3 млрд рублей, и региональные власти, озабоченные дефицитом кардиохирургической помощи в Самаре, – щедрое предложение коммерсанта восприняли адекватно. Через полтора года Шатило представил удовлетворивший всех проект, область подписала с предпринимателем инвестиционный меморандум, завертелась стройка. Казалось, ничто не помешает «Клинике сердца» летом 2016 года, то есть строго по графику, принять первых из 10 с лишним тысяч в год плановых кардиохирургических пациентов. Но что-то пошло не так.

Оставалось чуть больше года до запуска масштабного медицинского проекта, когда Шатило оказался фигурантом уголовного дела. Заявление в правоохранительные органы на продавца медоборудования («СМТ» по итогам 2016 года с выручкой 1,1 млрд рублей занимала 22-ю позицию в рейтинге «ТОП100 операторов рынка госзаказа МИ», безусловно лидируя в Самарской области) написал его менее успешный конкурент Алексей Рогачев, чья компания «ЦЭХ-Здоровье» накануне не получила контракт на 768 млн рублей по ремонту и сервисному обслуживанию оборудования в 23 медучреждениях региона. Совокупная стоимость запчастей, которые, возможно, пригодились бы при регламентных работах, оценивалась в 4,25 млрд рублей. 

Офис «СМТ» и областной Минздрав посетили сотрудники УФСБ. Сергея Шатило и его заместителя Алексея Санкеева объявили подозреваемыми по ч. 2 ст. 204 УК РФ (коммерческий подкуп), а замминистра здравоохранения региона Альберта Навасардяна – по ч. 1 ст. 286 УК РФ (превышение должностных полномочий). Позже в число подозреваемых попали еще несколько человек, включая сотрудников «ДжиИ Хэлскеа», а в деле появилась еще одна статья – 178‑я УК РФ (покушение на ограничение конкуренции).

Параллельно «ремонтным» делом заинтересовалось УФАС, вменив «СМТ» и другим участникам и организаторам конкурса картельный сговор. Оспорить это решение через арбитраж «СМТ» пока не смогла. Рассмотрение уголовного дела в Самарском районном суде продолжится в сентябре 2018 года. Дедлайн по «Клинике сердца», построенной и почти готовой к запуску, был отложен.

Власти региона к бывшему партнеру охладели. Врио губернатора области Дмитрий Азаров, пришедший в 2017 году на смену отставленному Николаю Меркушкину, публично высказывается о принадлежащем Шатило «недострое» так: «По кардиоцентру миллиардные вложения были заморожены из-за организационной неразберихи и очевидных просчетов». Параллельно, по данным издания «Самарское обозрение», Азаров сообщил президенту Владимиру Путину, что уже предложил московской УК «Лидер» взять проблемный объект в концессию. Но как область собирается отдавать кому бы то ни было нечто, ей не принадлежащее? Внятного ответа на этот вопрос пока никто не озвучил.

Тем временем следственные органы в начале августа передали в суд материалы еще одного дела в отношении Шатило – по ст. 238.1 (обращение фальсифицированных, недоброкачественных и незарегистрированных лекарственных средств, медицинских изделий и оборот фальсифицированных биологически активных добавок). Следствие утверждает, что в 2015-2016 годах предприниматель «умышленно, из корыстных побуждений незаконно сбыл» незарегистрированное медицинское оборудование в два медучреждения региона. «Довести до конца свой преступный умысел Шатило не смог по не зависящим от него обстоятельствам, поскольку приемочной комиссией оборудование принято не было», – говорится в сообщении СК РФ.

У Vademecum появилась возможность расспросить обо всем главного фигуранта странных уголовных дел и скандального девелоперского проекта Сергея Шатило.

– Как вы пришли к идее построить кардиохирургическую клинику?

– Идея стала логичным продолжением нашего развития, компетенции компании уже вышли за рамки простой продажи медицинского оборудования и сервисов. Кроме того, сам рынок диктует необходимость меняться. В большинстве европейских стран дистрибуция уже стала прямой заботой производителей, и эта тенденция постепенно докатывается до нас.

Поэтому возникла идея диверсификации. Первым проектом стал гемодиализный центр в Тольятти, а «Клиника сердца», точнее тема кардиохирургии в целом, возникла чуть позже. Идея пришла, когда у нас начали создаваться кардиохирургические федеральные центры. Когда такой центр открылся в Пензе, из Самары уехали около 30% профильных докторов. Не просто хорошие врачи, а те, кто хотел развиваться. В итоге у нас, в Самаре, случился серьезный провал в этом сегменте.

Параллельно изменились стандарты оказания медицинской помощи и оснащения клиник. Самарский кардиодиспансер, построенный в начале 70-х, никаким стандартам уже не соответствовал. Рентгеноперационная, например, работала в переходе между поликлиникой и хирургическим корпусом. До недавнего времени было так: люди идут по этому переходу, открывается дверь, и из операционной вывозят пациента. Одним словом, тогда, в конце 2012 года, отток пациентов из Самары был очень большим.

Мы с бывшим главврачом кардиодиспансера Сергеем Михайловичем Хохлуновым обсуждали ситуацию и пришли к мысли о строительстве кардиоцентра, где можно было бы по нормальным международным стандартам делать высокотехнологичные операции. Мы хотели, помимо операционных, сделать реанимационное отделение, потому что в кардиодиспансере лишь 12 реанимационных мест – это крайне мало.

С этим проектом мы пошли к губернатору, ему идея понравилась. Он спросил, закроет ли наш проект всю потребность в кардиохирургии в Самарской области. А услышав в ответ, что закроет текущую потребность, сказал: «Приходите с проектом, который решит проблему полностью». Мы обратились в немецкую компанию KBV GmbH&Co.KG, с учетом всего необходимого они насчитали 17 тысяч кв. м. Мы прикинули: вроде денег хватает, можно делать. Но когда начали проектировать с учетом российских нормативов, получилось 35 тысяч «квадратов». И у нас почти год ушел на то, чтобы отрезать все лишнее. В результате пришли к 25 тысячам кв. м.

– Это немало для частной клиники.

– Для обычной клиники, о которой мы размышляли в самом начале, хватило бы 5 тысяч кв. м. А теперь речь шла о полноценном высокотехнологичном центре. К 25 тысячам мы пришли, выбрав «средний» вариант между европейским и российским стандартами. У нас, например, широкие коридоры и высокие потолки, чего не делают сегодня в России. В операционных потолок – 4,2 м, тогда как больше 3,5 м никто не делает. Почему в Европе потолок высотой от 4 до 5 м – норма? Потому что это дает объем, дышится легко и, самое главное, оборудование сейчас практически все вешается на потолок. По потолку идут все коммуникации, вентиляция, кондиционирование и прочее. Все это «съедает» около метра в высоте помещения.

– Вы тогда заключили с регионом инвестиционный меморандум, который ничего вам не гарантировал. Зачем?

– Закон о ГЧП вышел в 2015 году, а проект мы начали в 2013-м. Нужна была отправная точка, и такой точкой стал инвестиционный меморандум, который действительно ничего не гарантирует. Это во-первых, а во-вторых, мы не требовали никаких гарантий.

– Но в меморандуме все равно что-то было прописано?

– Максимум, что там прописано, это гарантированный госзаказ. Меморандум был необходим для того, чтобы привлечь внимание к проекту, к его важности и актуальности. Любое большое дело начинается с идеи, а любая идея должна лечь на бумагу с конкретными цифрами, критериями, а главное – с перспективами.

– Правительство области не может этого гарантировать, потому что юридически распределение госзадания – в компетенции комиссии, собираемой ТФОМС. Регион может высказаться, но повлиять напрямую на решение терфонда не в состоянии.

– У региона всегда есть возможность дополнительного финансирования наиболее важных направлений в здравоохранении. Например, в Краснодарском крае регион финансирует ВМП напрямую. Почему такого не может быть в Самаре? Если территориальный фонд не дает достаточно квот, их выделяет регион. Квоты, прописанные у нас, ни в коем случае не избыточный объем, а реальная потребность Самарской области, точнее – примерно 70% от общей потребности региона.

– Около 11 тысяч случаев?

– Меньше – 10,5 тысячи, но это максимальная загрузка – работа 24/7 и в три смены. Нормальная рабочая мощность центра – 7,5–8 тысяч операций. Это абсолютно подъемный оборот для Самарской области и, самое главное, для ТФОМС. Когда мы начали строить центр, все были «за», а потом все стали «против», при этом никто не говорит, что центр не нужен. И все знают, что 7‑8 тысяч квот – это нормально. Вот только Шатило оказался главным центром зла, с которым нужно бороться.

Сейчас, например, ведется поиск инвестора для нашей «Клиники сердца», притом что с нами официально никто ни разу об этом не разговаривал, не встречался, не задавал никаких вопросов, не направлял предложений. Региональные СМИ пишут, что Минздрав занимается оформлением «Клиники сердца» в статус недостроя. Мы задаем вопрос Минздраву, они отвечают, что такого не говорили. Мы так понимаем, что кто-то начал информационную войну, чтобы потом сказать, что Шатило сам не строит и другим не дает.

– Известно, что клиникой интересуется инвестиционная УК «Лидер». Вы с ними договариваетесь или регион?

– Переговоры ведет область.

– Они готовы зайти на объект как концессионер?

– Нюанс в том, что область не может заключить концессионное соглашение, ничего не дав взамен. А у нас все собственное – здание, коммуникации. Только земля в аренде. И теперь, прежде чем сдать центр в концессию, область у нас должна его выкупить. Другой схемы не существует. Были те, кто нас уговаривал: «Вы сейчас перепишите центр на государство, а потом просто выиграете концессию».

На самом деле идея перевести наш проект в концессию возникла еще до того, как нам устроили проблемы. Идея концессии для инвестора суперинтересна, потому что, в отличие от нашего меморандума, в котором сказано, что мы должны построить, а область должна обеспечить нам поток пациентов, концессионеру гарантирован стопроцентный возврат инвестиций и заложена норма прибыли.

В приложении к меморандуму есть формула, по которой мы можем претендовать на недополученную прибыль, если нас не обеспечили пациентами. О чем там речь? По меморандуму, мы обязаны построить центр, набрать персонал, содержать его. В штате 470 человек, и средние зарплаты у нас по «майским указам» должны быть не 15 тысяч рублей. Кардиохирурги у нас получают сегодня 150–250 тысяч. И в случае если мы не имеем квот и, соответственно, не делаем операций, то не получаем деньги, а зарплату мы платить должны. Так вот по нашей формуле порядка 12% от общего тарифа неполученной квоты область нам компенсирует. Эти деньги идут исключительно на коммунальные платежи и зарплату. У государственных медучреждений есть статья расходов «на содержание», на которую они получают средства сверх тарифа ОМС. Так что ничего сверхъестественного мы в компенсационную формулу не закладывали.

– При этом, по меморандуму, вы имели право оказывать и платные услуги?

– Мы построили клинику на свои деньги и, естественно, оказываем дополнительные услуги на коммерческой основе. Это не значит, что люди, которые приходят по ОМС, тоже будут платить свои деньги. Если они поступают экстренно, по скорой помощи, то по установленному стандарту получат все услуги за счет системы ОМС. Если у пациента есть пожелания, выходящие за рамки того, что гарантировано государством по ОМС, он, конечно, может это получить в формате платных услуг. Это могут быть дополнительные исследования, КТ или МРТ, одноместная палата и так далее.

Сергей Шатило показывает ход строительства Клиники сердца теперь уже бывшему губернатору Самарской области Николаю Меркушкину

– Какая рентабельность закладывалась в ваш бизнес-план?

– Расчетная рентабельность порядка 12–15%.

– Это с учетом ОМС и коммерческих услуг?

– Платными услугами мы планировали больше зарабатывать. В инвестиционном меморандуме, в отличие от концессии, инвестору абсолютно не гарантируются ни возврат вложений, ни прибыль. Для государства очень выгодная модель.

Нам могут возразить: по окончании концессии медцентр становится государственным. Да, через 30 лет. Но что с этим активом будет? Клинику придется снести и построить новую, потому что через 30 лет будут совершенно другие технологии, методики, оборудование, еще что-нибудь, что потребует совершенно других помещений.

– Если вы согласитесь на концессию, какие могут быть гарантии, что такое соглашение будет заключено именно с вами?

– Гарантий никаких. Если сделают концессионный договор таким образом, чтобы выиграли мы, тут же придет ФАС вместе с ФСБ и меня посадят. Если сделают честно, то придет сторонний инвестор, который не вложил ни копейки, он выиграет у нас, потому что мы не сможем торговаться до такой степени, чтобы быть конкурентом инвестору со свободными средствами.

Но механизм все равно один – область выкупает и объявляет концессию. Здесь уже все в равных условиях. Если кто-то придет и сделает более интересное предложение, чем наше, – честь ему и хвала.

– Вы готовы расстаться с клиникой?

– Что значит «расстаться»? Мы могли бы и сами провести концессию.

– Сколько стоит такой объект? Хотя бы диапазон цен. Как выглядит формула – инвестиции плюс премия?

– На сегодняшний день мы не говорим ни о какой премии – мы говорим о прямых затратах. Это инвестиции, проценты и все. Сегодня этот объект стоит порядка 2 млрд рублей, и нужно еще где-то 1,5 млрд, чтобы его ввести в эксплуатацию. И это будет самая дешевая стоимость квадратного метра на сегодняшний день в России – порядка 120–140 тысяч рублей, с коммуникациями, оборудованием, со всем абсолютно. Это честная стоимость. Марк Курцер сейчас открыл клинику «Мать и дитя», потратив 3,5 млрд рублей на обустройство 17 тысяч кв. м, а начинка там значительно скромнее, чем у нас.

Но там и особых требований нет. У нас реанимация на 53 места занимает 6 тысяч кв. м, и это все – «чистые» помещения, то есть с коэффициентом стоимости около 2, по сравнению с обычными. Плюс операционные блоки на такой же площади. Итого 12 тысяч кв. м только «чистых» помещений.

– Предложения о покупке от региона поступали?

– За последние девять месяцев – нет.

– А до этого?

– Приходили, когда у нас начались проблемы.

– Когда это случилось?

– Началось все 2 сентября 2015 года, когда на нас завели уголовное дело по неуплате налогов. Как только мы начали строить центр, буквально через месяц началась выездная налоговая проверка, которая длилась полтора года. До этого момента в существовавшей уже 12 лет «СМТ» налоговые проверки проводились каждые три года и длились не более двух месяцев. Максимальный штраф – 800 тысяч рублей. А по итогам этой, длившейся полтора года проверки, по нашей информации, нам хотели насчитать 6 млн рублей, что много, но не смертельно, так как тогда уголовная ответственность начиналась после 9 млн. Налоговые инспекции пытались на эту отметку не выходить, они примерно брали 0,3% от оборота – тогда у нас оборот был 2 млрд, нам хотели насчитать 6 млн.

Налоговая проверка заканчивалась 31 декабря, а 30 декабря поступил звонок (у меня есть информация) с указанием насчитать нам 300 млн. На это была целая «праздничная» неделя. Налоговые инспекторы, недолго думая, взяли трех наших крупных контрагентов, назвали их компаниями-однодневками и убрали из оборота. Так нам насчитали 274 млн рублей. Потом была переписка с налоговой, и они подтвердили, что это не однодневки, а нормальные компании. Но посчитали, что оборудование и расходные материалы, которые мы у них закупали, были выше средних цен по рынку – от 1% до 100%.

Короче, после всех расчетов они вышли на сумму 47 млн рублей. Нам выставили налоговое требование со сроком оплаты 9 сентября. 2 сентября в 9 утра было заведено уголовное дело, а в 9.10 у нас в компании устроили «маски‑шоу».

– Обыски, изъятия?

– Когда компьютеры изымали, мы попросили: «Мы вам сейчас сделаем оплату, дайте нам провести». Не дали. Бухгалтер поехала в банк и провела платеж вручную. Проверка закончилась 2 сентября в 21.30, когда у нас из офиса вывезли последний компьютер. Забрали все компьютеры, все банковские ключи 1С и так далее, несмотря на то, что в 16.00 постановлением прокурора Самарской области возбуждение уголовного дела было признано незаконным. Но на это никто уже не обратил внимания. Целый месяц нам не возвращали компьютеры, за это время мы пропустили аукционы на 380 млн рублей – примерно половину этих торгов мы могли бы выиграть.

– А взыскать с налоговиков эти потери можно?

– С них ничего не взыщешь. Зато мы перечислили эти 47 млн рублей. Потом мы подали в суд и выиграли все три инстанции. По итогам проверки заплатили 2 800 рублей за 14 не вовремя поданных документов – по 200 рублей за каждый. Но строительство клиники у нас остановилось – банки прекратили финансирование, кредитование. И к работам мы вернулись где-то в феврале 2016 года. А 25 мая на нас завели новое уголовное дело, как оказалось, с 17 марта нас взяли в оперативную разработку, а дальше все известно.

– Эти расследования в отношении вас связаны друг с другом?

– Конечно, оба «по заказу». Но если в первом случае решили сделать заказ только одной налоговой, то во втором – уже подключили ФСБ. 

– Кого вы считаете заказчиком? Не Алексея Рогачева, написавшего заявление о сговоре в УФСБ?

– Можно только догадываться. Рогачев был инструментом. Со слов самого Рогачева, который об этом рассказывал нашим общим знакомым, его просто на чем-то «взяли» и предложили: либо ему – пять лет срока, либо против нас работать, участвуя в разработанной провокации в отношении меня. Он согласился на второй вариант.

– Так кому надо играть против вас?

– Достаточно рассмотреть ситуацию на рынке 2015 года и сейчас – и сразу станет все ясно. Если в 2015 году мы в Самаре присутствовали очень плотно, у нас было 30–40% рынка, то сейчас у нас 0%, а несколько групп компаний, обслуживавших когда-то 30% заказов, сейчас покрывают до 90%.

– Как в связи с этим развивались ваши отношения с руководством кардиодиспансера?

– Сначала было полное понимание, потом мы перестали друг друга понимать.

– Почему?

– Сергей Михайлович [Хохлунов. – Vademecum] ушел на пенсию, сложилось впечатление, что на каком-то этапе у него были проблемы со здоровьем, и некоторые люди, воспользовавшись этим, «накрутили» его против нас.

– Вы с ним встречались?

– Естественно. В первый год мы делали вместе все – и с ним, и с другими докторами диспансера. Потом еще где-то полгода у нас были тяжелые, но рабочие отношения.

– В чем причина – главврач не пояснил?

– Он сказал так: «Клиника сердца» начнет зарабатывать лет через пять, и тогда я с вами начну там зарабатывать, а сейчас я теряю все, что имею, будучи главным врачом».

– Он имел в виду поток пациентов? Но диспансер не мог весь поток обслужить.

– Он теряет не пациентов, а деньги. Закупки – лекарства, расходка, оборудование.

– Будто он сразу этого не понимал.

– Как я сейчас вижу, у него изначально было убеждение, что мы, сделав этот проект, все отдадим ему.

– Вы ему невнятно объясняли или действительно собирались отдать?

– Почему мы должны были что-то отдавать? У него переменилось отношение к нашей клинике уже на том этапе, когда все было запущено. Они разработали свой бизнес‑план, как переформатировать наш центр. Их идея заключалась в том, чтобы мы отдали его кардиодиспансеру в аренду – за 70 млн рублей в год.

– Вас бы устроила такая схема?

– Клиника стоила 3 млрд рублей. Предположим, мы решили забыть о тех деньгах, которые вложили в центр, – а это больше половины всей суммы. Но 1,5 млрд нам все равно нужно было взять в кредит под 10% годовых. То есть 150 млн рублей в год нужно было отдавать банку в качестве процентов. Но надо же возвращать и «тело» кредита: если рассчитать на 10 лет, то это еще 150 млн в год. Итого – 300 млн.

То есть, получая от кардиодиспансера 70 млн, еще 230 млн мы должны были из своих изъять, чтобы кардиодиспансер имел возможность эксплуатировать нашу клинику. И на мой вопрос, почему нам предлагаются 70 млн, нам ответили, что больше просто не могут. Мы показали им свои расчеты и спросили: «Где мы возьмем остальное?» – «Как-нибудь заработаете». Ну, так даже если мы заработаем, то лучше уж себе в карман положим.

– Но все же вряд ли администрация кардиодиспансера могла инициировать все то, что с вами случилось.

– Они и не инициировали, просто «капали» определенным людям. Говорили, что наш кардиоцентр никому не нужен. Мол, дайте нам денег, и мы будем тут делать операции. Им сейчас дали денег, они вместо 1 500 операций делают 1 700, а как только начинают делать чуть больше, у них все коридоры забиты пациентами. Это первое. Во-вторых, попасть в кардиодиспансер с улицы невозможно.

У нас были разные ситуации, на каком-то этапе мне предлагали: «Пообещай ему все, что он хочет, а потом пошлешь его». Я не такой человек, я так не могу, если уж я что-то пообещал, то выполняю.

– Взяли бы Хохлунова на зарплату кем-нибудь.

– У нас была договоренность, что после ввода центра в эксплуатацию он приходит к нам председателем совета директоров, мы на него переписываем 10% кардиоцентра и дальше все делаем вместе. Он захотел больше. Хотя у нас было подписано соглашение – про 10%, про председателя совета директоров, кабинет и так далее.

– То есть тезис о том, что кардиоцентр не нужен, оказался несостоятельным. Что дальше?

– Когда тема с бесполезностью центра заглохла, родилась другая – со мной иметь дела нельзя, потому что я – подставной человек, а деньги в центр вложил Меркушкин [отставленный в сентябре 2017 года с поста губернатора Самарской области Николай Меркушкин. – Vademecum]. Инсинуация звучала так: мы с Меркушкиным договорились, что он меня финансирует из бюджета, а я на эти деньги строю. Эта версия всплыла одновременно с налоговой проверкой. Инспекторы интересовались, где у нас счета, на которые мы бюджетные деньги получаем. Я сначала даже не мог понять самой постановки вопроса: все расчетные счета в банке открываются после уведомления налоговой инспекции. И когда налоговая инспекция спрашивает, где у нас счета, на которые мы получаем бюджетные деньги, – это дикость. Потом вроде разобрались, что никаких тайных счетов нет.

В общем, цепь такая: центр не нужен вообще, потому что построен на деньги Меркушкина – центр нужно доделывать, но без Шатило.

– Так как они обойдутся без вас, без собственника?

– Никак. Врио губернатора [Дмитрий Азаров. – Vademecum] с нами не общается, но ходит человек – не официальное лицо администрации, а мой знакомый. Сам Азаров несколько раз собирался приехать к нам в центр, но так и не доехал, встреч с нами избегает, не было ни одного ответа на наши официальные письма. И нам тем временем говорят: «Вы давайте, сейчас оформляйте, мы все это запустим, а с уголовными делами потом сами разберетесь». Теперь звучит еще одна версия – Шатило «прикрывается» центром от уголовного преследования. Но уголовные дела-то завели потому, что мы центр начали строить, а никак не наоборот.

– И все же как вы планируете разбираться с множащимися уголовными делами?

– По закону. Нас судят по статье о «покушении на картельный сговор». И одновременно есть решения арбитража и ФАС, утверждающие, что аукцион прошел без нарушений антимонопольного законодательства. Контракт у нас исполняется до сих пор. Но при этом якобы есть картель – это же нонсенс.

Мы в суде говорим: «Не было ни картельного соглашения, ни покушения на его создание, на нас 25 мая завели уголовное дело, а 26-го мы заключили первый контракт с лечебным учреждением и 1 июля – последний 23-й контракт». Больницам или нашей компании запрет заключать данные контракты не наложен, никто не отменил эти контракты, никто не заставил их расторгнуть – мы их исполняем. В статье, по которой я обвиняюсь в ограничении конкуренции, уголовная ответственность наступает при доходе от 50 млн рублей, а при 250 млн рублей – преступление уже тяжкое.

Пока у нас дело двигалось, мы предоставили услуг на 280 млн рублей, сейчас, пока суд идет, уже на 300 млн с лишним, а к концу года у нас будет порядка 450 млн, притом что весь аукцион был на 780. Мы работаем только с производителями. А самое главное, что мы делаем все регламентные работы, что дает возможность оборудованию не ломаться.

– Несмотря на то что предугадать линию обвинения, судя по всему, невозможно, у вас есть какой-то план защиты?

– Через судебные заседания прошли 26 свидетелей – главные врачи, руководители контрактных служб и так далее. Все, кроме одного главврача, говорят, что контракт правильный, выгодный, ниже рынка, «СМТ» вместе с GE, Philips и Toshiba выполняют его хорошо, лучше, чем раньше. Все довольны и планируют дальнейшее сотрудничество по техническим проектам.

– А кто оказался этим одним недовольным?

– Это были свидетели со стороны прокуратуры, а один недовольный – это главный врач больницы, традиционно сотрудничавшей с нашим оппонентом Рогачевым. Она заявила: «Мы провели независимую экспертизу контракта и пришли к выводу, что он нам невыгоден. Мы его расторгли». Действительно, расторгли. А кто делал независимую экспертизу? Компания «Медтехлинк», связанная с Рогачевым. Как они могли сделать независимую экспертизу? Первый конфликт у нас с этой больницей был пять лет назад: им по программе модернизации поставили цифровой рентген, он у них простоял три года на складе в коробках. И они решили его списать – послали запрос на списание в Минздрав, который попросил нас проверить этот аппарат.

Производитель – компания Villa, мы их официальные дистрибьюторы в России. И когда мы увидели аппарат в упаковке, естественно, написали, что он новый, но в этом медучреждении для такого оборудования просто нет подходящего помещения, и дали рекомендацию установить его в другой больнице. Мало того, мы его смонтировали потом в Чапаевске, аппарат отлично там работает, а они его списать хотели.

– А что вы можете сказать о втором уголовном деле?

– Это статья 238.1 УК РФ, она предполагает ответственность за умышленные действия по производству, перевозке и реализации фальсифицированных медицинских изделий. Мы спрашиваем, в чем умысел был, если у нас нет доступа к комплекту регистрационной документации (КРД)? Мы делали запрос в Росздравнадзор, нам ответили, что это коммерческая информация, не подлежащая разглашению. Никто не может эту информацию посмотреть. Есть закон, регламент. Для торговли медицинским оборудованием необходимо иметь регистрационное удостоверение Росздравнадзора, сертификат соответствия и товарную накладную. Других документов, регламентируемых законом, не существует. Уже три года мы от производителя вместе с регудостоверением получаем сопроводительную бумагу, что оборудование зарегистрировано надлежащим образом. Мы получаем эти документы сразу, как приложение к контракту.

Мы вообще к документам и контрагентам относимся внимательно. Перед заключением контракта делаем запрос в налоговые инспекции, существует ли компания, состоит ли на налоговом учете, есть ли к ней претензии. Запрашиваем в аудиторской компании справки об арбитражных делах и так далее. У нас на каждую компанию, ее руководителя и учредителя есть досье. Если на них зарегистрированы какие-то сомнительные компании, мы с ними не заключаем контракт. И от производителей мы берем весь необходимый пакет документов. 

– Они дают вам регистрационное досье?

– Не дают. О его особом статусе мы узнали полтора года назад, когда случилось это дело. Мы знали, что для регистрации оборудования производителю нужно собрать внушительный пакет документов, но то, что на основании придирок к содержанию этого пакета можно завести уголовное дело в отношении дистрибьютора по статье, предусматривающей наказание от трех до пяти лет лишения свободы, даже не подозревали. Более того, я уверен, об этом не подозревали авторы закона, стремившиеся, на самом деле, пресечь оборот именно фальсификата, подделок.

– Был прецедент?

– Да, четыре года назад. В Казани есть завод медицинских инструментов. Местные ребята, которые на этом заводе либо до этого работали, либо параллельно, в гараже поставили оборудование и начали делать медицинский инструмент – зажимы, щипцы и прочее. Таскали металл, делали и набивали «шильдик» казанского завода. Вышли на промышленные объемы и начали сами участвовать в аукционах по всей России. Выиграли большой тендер, по-моему Минобороны, на поставку в какой-то госпиталь – и «попали». И когда их начали раскручивать, выяснилось, что такой статьи нет. Была статья 238 УК РФ, но она касалась производства, перевозки и продажи товаров, не отвечающих требованиям безопасности, например, это касалось лекарственных средств.

Мы сейчас вместе с GE столкнулись с новой и для них, и для нас ситуацией. Например, есть у тебя МРТ, ты его продаешь. Тут производитель вносит какие-то изменения в аппарат, и сейчас, по сомнительному регламенту Росздравнадзора, производитель тут же должен внести это изменение в КРД – в срок от двух недель до нескольких месяцев.

Юридически в тот момент, когда GE обновляет эти документы, сдает их в Росздравнадзор, автоматически прекращается действие старого регудостоверения, а нового еще нет. В этот период ты, как дистрибьютор, не имеешь права реализовывать эту продукцию. У GE внесение изменений заняло месяц. А когда по нашему же делу вносились изменения в документы на кувезы Panda, у производителя это заняло восемь месяцев. И за это время они не продали ни одного кувеза.

– Предположим, все закончится благополучно. Что будете делать?

– Достраивать центр.

– УК «Лидер» нужна именно для этого?

– «Лидер» нужен для того, чтобы забыть про эту тему и начать заниматься другими делами.

– Все-таки вы готовы продать объект?

– Когда пришел новый врио губернатора, поставили задачу достроить «Клинику сердца». Он, не разбираясь в теме, заявил: «Мне нужно, чтобы это была концессия». Первое, что приходит в голову, когда говорят о концессии, – УК «Лидер». Сегодня это самая крупная в стране компания в сфере организации финансирования концессионных проектов, в том числе и в области здравоохранения. После обращения к ним со стороны области происходило обсуждение условий, при которых перевод объекта в концессию стал бы возможен. Это было в декабре 2017 года. Насколько мне известно, сейчас ничего не происходит. Возможно, это связано с недавним уходом Александра Кобенко [с должности врио министра экономического развития, инвестиций и торговли Самарской области. –Vademecum].

Источник Vademecum